«1918. Симбирскъ», книжная серия «Симбирские тайны». В. Миронов. Часть 5. Загадки июльской ночи. Глава 7 / 11 Июля 1918 / История Ульяновска / Годы и люди

Итак, мятеж подавлен. Страсти немного улеглись, и началось следствие. Об этом прямо сообщает в своём отчёте Куйбышев. Кроме того, 11 июля Симбирский губисполком поручил члену Чрезвычайно-следственной комиссии т. Карклину расследование событий, происшедших в городе накануне (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 110). А 13 числа лично Троцкий прислал в Симбирск комиссару Военно-революционного совета Благонравову телеграмму с требованием немедленно представить Наркомвоенмору «обстоятельный доклад по вопросам:

Почему Вы не поспели к отходу парохода с Муравьевым из Казани – чем вызвано Ваше опоздание?
В котором часу уехал Муравьев из Казани, и когда Вы об этом узнали?
Когда Вы доложили об отъезде Муравьева Военно-Революционному Совету?» (ЦГАКА. Ф. 1. Оп. 2. Д. 54. Л. 2).

О том, что некие следственные действия проводились, свидетельствуют также приведённые выше обширные показания бывшего муравьёвского адъютанта Логинова. Но вот каких-либо сведений о результатах расследования, например, приговора или хотя бы обвинительного заключения по делу, отыскать пока не удалось. Если, конечно, не считать результатом упомянутого в показаниях Логинова скоропалительного расстрела начальника муравьёвского штаба Ремезова и двух адъютантов – Чудиношвили и Валидзе.

А вот «оргвыводы» по партийно-политической линии известны. В тот же день, 11 июля, прямо по «горячим следам» только что закончившихся событий они горячо обсуждались на общем собрании Симбирской организации коммунистов (большевиков).

Выяснилось, что не все товарищи во время мятежа вели себя достойно: «Многие в этот момент не были на своих местах, и лишь немногие исполняли свой революционный долг», за что «многих» слегка пожурили: «Пора всем товарищам встать на защиту революции. В дальнейшем этого не должно быть. В тяжелый момент все должны быть на своем месте».

Но главными «героями дня» были, разумеется, эсеры. Участники собрания утверждали, что те прекрасно знали о предстоящем выступлении Муравьёва, действия которого были тесно связаны с Центром. Что по приезду главкома в Симбирск они держали себя вызывающе. И лишь убедившись в провале мятежа, «опять, как всегда, стали подлизываться к нам». Некоторые из выступавших настаивали на аресте всех эсеров, «ибо измена их вполне ясна, в военном ведомстве им не должно быть места». Но другие были против столь радикальных мер, утверждая, что арест всех эсеров недопустим, ибо никаких указаний об этом из Центра не поступало. Москва высказывалась за арест лишь тех из них, кто принимал участие в авантюре. Так и не придя к единому мнению, вопрос решили отложить до следующего собрания. А пока констатировали, что «авантюра мелкобуржуазной партии раскрыта и победа нами над ними, безусловно, одержана» (ГАНИУО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1. Л. 49).

Провели своё собрание и члены «симбирской организации Союза Соц.-рев. и максималистов по текущему моменту», на котором приняли резолюцию (на документе отсутствует дата, но, скорее всего, собрание состоялось тоже 11 июля). Видимо, для того, чтобы она не выглядела уж очень очевидным покаянием, большая её часть посвящена мятежу в… Москве, подавленному, напомним, ещё 7 июля. Вооружённое выступление левых эсеров в столице их симбирские однопартийцы назвали «недопустимой формой отстаивания своих политических идей и их социальной сущности», поскольку оно, это выступление, «ослабило ряды Советской власти в трудовой республике, но вместе с тем усилило левую оппозицию», и так далее. Лишь в предпоследнем, пятом пункте речь, наконец, заходит о симбирских событиях, а авантюра Муравьёва расценивается как «белогвардейская попытка использовать свое положение по службе для контрревол. переворота, направленного на низвержение Советской власти». Но «ни на какой разрыв с коммунистами, – говорится далее, – мы не пойдем в практической советской работе, сняв с себя ответственность за тактику во внешней политике центральных органов власти, в которых мы воздерживаемся». Подписал резолюцию всё тот же Гольман – товарищ председателя губисполкома и председатель «Областного Бюро С.-р. Максималистов» (ГАУО. Ф. Р-200. Оп. 4. Д. 31. Л. 23).

Несмотря на весь пафос документа, его вполне можно расценить как попытку покаяться за опрометчивый и непродуманный шаг, вывести партию из-под очевидно неминуемой ответственности за него и, в итоге, остаться во власти. И попытка эта как будто удалась – 11 июля эсеровскую резолюцию рассмотрели на партийном собрании симбирской организации РКП(б) (ЦГА. Ф. 1235. Оп. 52. Д. 30. Л. 3) и покаяние приняли, поскольку командование и военный комиссариат в Симбирске в тот момент находились преимущественно в руках эсеров, а резкая смена командования могла пагубно отразиться на фронте. Поэтому пока решили оставить всё как есть. Но как бы условно. С тем, чтобы постепенно с ответственных постов эсеров устранить (ЦАКА. Ф. РВСР. Оп. 119. Д. 851. Л. 9). Одним из первых «устранили» командующего симбирской группой войск К. Иванова. Временно исполняющим его обязанности был назначен С. Пугачевский. Своим приказом № 27 от 10 июля он объявил личному составу «об измене делу революции продавшегося Англо-Французским империалистам, бывшего Главнокомандующего Муравьева ». А его убийство при аресте назвал ещё одной «великой победой сознательной нашей Революционной Раб. Кр. Армии и рабочих над гнусным стремлениями буржуазии захватить власть в свои руки». Завершался этот пункт приказа призывом к бойцам: «Стойко держитесь на завоеванных нами позициях, ни на минуту не ослабевайте в борьбе, не отдавайте врагу ни пяди земли, и будьте уверены, что в бой вас поведут люди, безусловно преданные делу Революции» (ГАУО. Ф. Р-1090. Оп. 1. Д. 4. Л. 16).

Последняя фраза далеко не случайна. По воспоминаниям участников событий, мятеж внёс изрядное смятение в умы солдатской массы, посеяв в них недоверие к командному составу и особенно к так называемым «военспецам» – военным специалистам «из бывших». Далее Пугачевский сообщал о своём вступлении во временное командование группой и приказывал всем вверенным ему войскам «не верить всяким вздорным слухам и твердо стоять на страже Революции, отражая общего врага нашего: чехословаков и белогвардейцев» (ГАУО. Ф. Р-1090. Оп. 1. Д. 4. Л. 16).

Что касается воинских частей, во время мятежа принявших сторону Муравьёва, то их даже не расформировывали. Некоторым просто меняли название и переподчиняли. Например, приказом № 31 от 15 июля 1918 года по войскам симбирской группы так называемый «Муравьевский 1-й пехотный отряд» стал 1-м пехотным киселевским отрядом (ГАУО. Ф. Р-1090. Оп. 1. Д. 4. Л. 7). А в других меняли командиров. Так, командование бронеотрядом Беретти, напомним, перешло к одному из его бойцов, коммунисту Фёдору Михайловичу Иванову. Уже 17–19 июля подразделению под его началом пришлось участвовать в тяжёлых боях под Мелекессом и Бряндино, где почти все броневики были повреждены. И когда красноармейские части отошли к станции Нижняя Часовня, машины погрузили на железнодорожные платформы и эвакуировали через Инзу в Казань (Симбирская губерния в 1918–1920 гг. С. 149).

***

А теперь – немного конспирологии.

Вас, уважаемый читатель, не удивила какая-то запредельная самоуверенность прибывшего в Симбирск Муравьёва? Самоуверенность, граничащая с безалаберностью? И полное пренебрежение мерами безопасности с его стороны? Между тем мятеж – предприятие крайне рискованное. Тем не менее, все публичные акции, которые Михаил Артемьевич проводил в городе, имели, как бы сейчас сказали, характер откровенного и безудержного пиара. Включая подробно проанализированный выше «арест» большевистской фракции губисполкома. О чём это говорит? О том, что мятежный главком не видел в руководстве симбирских большевиков ни малейшей опасности ни для затеянного им предприятия, ни для себя лично. Не видел настолько, что нимало не озаботился РЕАЛЬНОЙ изоляцией их от красноармейской массы. На чём базировалась эта самоуверенность? На гарантиях со стороны местных эсеров в том, что большевики не только не опасны, но и вполне лояльны командующему? Но гарантии, согласитесь, тоже должны на чём-то основываться. На чём?

Второе, что не может не удивлять, так это якобы полное неведение всех поголовно членов большевистской фракции о происходящих вечером 10 июля в городе событиях. Вы только представьте: по улицам открыто маршируют какие-то вооружённые отряды, устанавливают пулемёты на перекрёстках, занимают телефонную станцию и телеграф. Неизвестно кто арестовывает прибывшего в город командарма! Но власть ничего этого не замечает и ни о чём не подозревает? До тех пор, пока ей в грудь не упёрлись штыки мятежников. В конце концов, где же ГубЧК с её агентурой? Между тем, во всех без исключения воспоминаниях исподволь, но настойчиво проводится мысль о том, что до последнего момента большевики о начавшемся мятеже не знали.

Как такое могло быть? И могло ли?

Всё более или менее встаёт на свои места, если предположить, что до поры до времени все члены губисполкома были, что называется, «в доле», то есть согласились поддержать предстоящий мятеж. Почему? Да мало ли. Например, из-за категорического несогласия с заключением «похабного» Брестского мира, проявив в этом вопросе солидарность с эсерами. Помните упоминание Гимова о том, что незадолго до «авантюры» Муравьёвым в Симбирск была выслана некая контрразведка, «которая пыталась диктовать нам свои условия»? Но что это были за условия, Михаил Андреевич не уточняет, утверждая, что «инспектор контрразведки потребовал, чтобы мы дали ему пароход». Объяснение так себе. Хотя бы потому, что обеспечением войск транспортом занимаются совершенно иные ведомства. Зато предположение о том, что среди «диктуемых условий» содержалось и условие о поддержке мятежа, кажется вполне логичным. Как и то, что таковое было принято. Случайно или нет, но больше ни у кого в мемуарах не встречается упоминание о побывавшем в Симбирске накануне мятежа «инспекторе контрразведки».

А вскоре в Москве эсеры убили немецкого посла Мирбаха с целью спровоцировать войну с Германией и похоронить тем самым «похабный мир». Убийство стало сигналом к вооружённому восстанию отряда ВЧК под командой опять же левого эсера Попова, которым был арестован Дзержинский. В городе начались бои. Но уже 7 июля выступление большевики подавили, а некоторых его участников расстреляли.

Могли ли эти события заставить симбирских коммунистов, а скорее всего, часть их фракции в губисполкоме не только отказаться от прежнего намерения поддержать предстоящий мятеж, но и оказать сопротивление? А почему нет? Это, например, объясняет фактическое отстранение от участия в противодействии «авантюре» председателя губисполкома Гимова и его пребывание в некоем неизвестном месте вплоть до гибели Муравьёва. А что, если товарищи его просто-напросто до поры до времени арестовали? Как слабое звено? Но опять же никаких упоминаний на сей счёт ни в одних мемуарах нет.

Теперь, инцидент с пьяными матросами и взрывом гранаты (хотя Гимов говорил о выстрелах). Он вполне мог послужить предлогом затянуть, а потом вообще отменить отъезд на совещание к главкому, чтобы потом встретить его на своей территории, под дулами уже своих пулемётов.

Всё сказанное, на наш взгляд, вполне объясняет необъяснимую, казалось бы, для опытного военного беспечность Муравьёва в Симбирске и его крайнее удивление позицией большевистской фракции на последнем в его жизни заседании – ведь он был уверен, что эти люди на его стороне! В данных обстоятельствах гибель Михаила Аремьевича была неизбежной, поскольку организаторам его ликвидации не нужен был главный и важнейший свидетель их едва не состоявшейся измены.

Вышеизложенное – не более, чем версия автора, основанная на анализе информации, имеющейся в его распоряжения. Для того чтобы её подтвердить или опровергнуть, необходимы глубокие и тщательные исследования, которые, мы надеемся, рано или поздно будут проведены и позволят, наконец, разгадать все загадки той тёплой июльской ночи.